Иван Кузнецов: «По-другому просто не могло быть»

Первая часть трилогии «Глубокий поиск. Посвящение», едва выйдя из печати, вызвала большой интерес у читателей. Вторую — «Чёрные крылья» — ждали с нетерпением. Когда она, наконец, поступила в магазины, то очень скоро её невозможно было найти на полках: первая партия оказалась раскуплена по предварительному бронированию через Интернет. С третьей частью трилогии — «Глубокий поиск. Долг» — история повторилась. Понятно: необычная и увлекательная тема — противостояние советских и немецких эзотериков в годы войны, вклад отечественных специалистов по нейроэнергетике в дело всенародной борьбы с фашизмом — сразу притягивает внимание. Но одной лишь выигрышной темы недостаточно, чтобы удерживать читательский интерес, чтобы читатель стремительно проглатывал текст и нетерпеливо ожидал продолжения истории. А именно это и происходит, когда человек берет в руки и открывает «Глубокий поиск».

И, конечно, у него возникает желание познакомиться с автором. Но сделать это не так-то просто: информация об авторе романа И.Кузнецове закрыта. В Интернете не найти ни фотографии, ни биографии, ни интервью. Отчасти нам удалось восполнить этот пробел. Иван согласился в удалённом формате дать интервью нашему редактору.

Иван, война в ваших книгах ощущается очень ярко, предметно. Причём не только в отечественной части, но и в германской. Откуда взялись эти образы, из каких источников?

— Тема Великой Отечественной мне близка. Мои бабушки и дедушки принадлежали к поколению победителей, родители — классическое поколение, которое называют детьми победителей. Бабушка и дедушка прожили, к счастью, долгую жизнь. И, к счастью, они щедро делились воспоминаниями. Оба были прекрасные рассказчики, помнили много деталей и бытовых подробностей. Мне, и будучи взрослым уже человеком, нравилось слушать рассказы об их молодости, в том числе о военном времени.

Заслушаешься — и будто оказываешься в прифронтовой Москве в квартире, где протоплена печь, поскольку центральное отопление не работает, и к утру все угорели едва не насмерть: заслонку закрыли слишком рано, боясь выпустить лишнее тепло. Оттуда выходишь на московские улицы в свежей маскировочной раскраске, которая представлялась горожанам весьма занятной. Или попадаешь в медсанчасть авиационного полка, где идёт тяжёлая операция. Техник получил серьёзное ранение головы, задет крупный сосуд, молодому врачу никак не удаётся остановить кровь. Внезапно в операционную входит опытный коллега, случайно именно в этот день и час явившийся с инспекцией с полк. Просит разрешения участвовать в операции и даёт единственно верное распоряжение: подготовить горячий тампон. Жизнь человека спасена. История подлинная, но, согласитесь, с мистическим оттенком.

Какие-то из этих историй вошли в книгу полностью?

— Есть такая. Это история лётчика-аса Змеевского. Единственная в книге подлинная фамилия. Оставил её намеренно: очень надеюсь, что отзовутся родственники этого человека, поведают о дальнейшей судьбе комэска Змеевского...

— А откуда у вас столько информации о войне со стороны противника? В романе «Чёрные крылья», например, героиня оказывается в Берлине сорок второго — сорок третьего годов. И возникает ощущение, будто вы находитесь рядом.

— Тут в определённой степени интеллектуальная реконструкция. Война — она везде похожим образом себя проявляет. Например, бабушка рассказывала, как во время ночного дежурства в госпитале она наблюдала борьбу наших ПВО с прорвавшимися фашистскими бомбардировщиками: прожекторы мечутся по небу, ловят чёрный силуэт в перекрестие, а поймав, ведут, дальше — трассы зенитных снарядов, но вдруг потеряли, и снова поиск. Моя героиня так же наблюдает, только на берлинской улице, схватку союзнических бомбардировщиков и немецких ПВО. Только чувства она испытывает прямо противоположные: вместо весёлого торжества от того, что самолёт пойман в перекрестие прожекторов, — сочувствие и тревогу за судьбу экипажа.

— Какие еще источники информации вы использовали при подготовке книги? Вы даете широкую панораму происходящего, а по рассказам одного-двух человек охватить ее вряд ли возможно...

— Я прочёл о войне очень много. Особое место среди источников занимают воспоминания очевидцев и участников событий, а также официальные документы: протоколы, директивы, приказы, письма и многое другое. При этом особо меня интересовала тема военной разведки.

— Ваши книги — это всё-таки художественные произведения. Стало быть, без авторского вымысла не обошлось. А не случалось ли так — вы сочиняете, придумываете эпизод, а потом выясняете, что так оно и было на самом деле?

— Бывало такое. Вдруг возникает в голове очень отчётливый образ и прямо просится на бумагу. Но этот образ противоречит расхожим представлениям о войне, которые сложились с детства под влиянием книг, кинематографа. Я с большой опаской впускаю в книгу странный материал, а затем обнаруживаю, что он в полной мере соответствует действительности, в отличие как раз от расхожих представлений. Я до сих пор случайно наталкиваюсь на подтверждение некоторым своим догадкам, реконструкциям...

— Например?

— Ну, вот курьёзная история. Моя героиня оказалась в здании, которое занимает оккультное отделение Аненербе; осматривается и осваивается. И я вместе с ней. Замечаю странную вещь: никто в здании не курит. Ну, может, хоть в специально отведённом для этого помещении? Нет. Нигде. Я это очень отчётливо вижу и чувствую, что нет запаха. Почти не курят даже в кафе напротив, куда выходят перекусить. Мне картинка кажется невозможной. Но идти против собственной интуиции тоже не могу. А такая деталь важна, чтобы понимать, как Хайке общается с коллегами, как знакомится и поддерживает контакты. На свой страх и риск пишу, как вижу. И вот, когда книга уже отдана в печать, выходит передача по телевидению о «ляпах» в советском кино о разведке. И чуть не главным ляпом названо то, что Штирлиц и другие наши киноразведчики, «работающие» под эсэсовцев, курят почём зря. В СС считалось правильным вести здоровый образ жизни, курение шло вразрез с господствующей идеологией. Не запрещалось, но... не комильфо. Если кто этим и грешил, то не особо афишировал.

Ещё пример. Хайке-Таисия оказывается в Германии в самом конце августа сорок второго года, и в первую же ночь Берлин переживает тяжёлый налёт советской авиации. Это написалось само собой, влёт. А потом я уточняю по разным источникам, и выходит, что советских бомбардировщиков над Берлином в сорок втором быть не могло, в обзорах они не упомянуты. Переделать на союзников, вообще убрать от греха подальше? Но написанная сцена кажется такой живой! Ищу дальше. Наконец с восхищением и облегчением обнаруживаю: ценой неимоверных усилий летчики советской дальней бомбардировочной авиации совершили невозможное — весьма чувствительные налёты на столицу Германии в августе-сентябре 1942 года. Первый из них — 27 августа.

— Тибетская экспедиция Аненербе. Что здесь правда, что вымысел?

— До недавнего времени была официально известна экспедиция Шеффера 1938 года. О ней говорят и пишут столько, что в зубах навязло. Но скрупулезно изучая вопрос, понимаешь, что экспедиция Шеффера не могла состояться, если б не была тщательно подготовлена заранее внутри самого Тибета. На этом допущении я и строил книгу.

И представьте себе: совсем недавно открыли материалы исследований, подтверждающие мою догадку. Кто-то из представителей фашистской Германии и в самом деле побывал там раньше, не афишируя ни своих маршрутов, ни намерений, наладил связи, достиг необходимых договорённостей.

— Скажите, а откуда взялась идея рассказать историю некой секретной лаборатории, занятой эзотерическими исследованиями в интересах советской разведки и контрразведки? Возникает ощущение, что такая лаборатория просто обязана была существовать.

— А вы как думаете? Аненербе в Германии ведет бурную деятельность, а мы, прекрасно понимая, что война на носу, ничего не собираемся этой деятельности противопоставить? Было бы странно.

— Одна из центральных тем книги — участие детей в войне. Скажите об этом несколько слов.

— Детей? Это с современной точки зрения люди 14–18 лет — дети. В середине двадцатого века были совершенно иные представления, по крайней мере, в нашем обществе. Четырнадцати-, даже тринадцатилетнего не назвали бы ребёнком. Это подросток. Он обладает всеми возможностями взрослого человека, и положиться на него можно, как на взрослого, и спросить с него без скидок на возраст. Считалось нормой, когда подросток шёл работать. Лучше бы учился, но тут уж зависело от обстоятельств. Никто не хотел подвергать подростков военным опасностям. Их не брали в ополчение, не посылали на фронт (оказавшиеся на оккупированных территориях юные помощники партизан — другая ситуация: тут сама судьба распорядилась, не дав людям выбора). Им находилось место там, где без них не обойтись. Взрослые, в том числе государство, всегда заинтересованы в том, чтобы сберечь будущее семьи, страны. Но враг был такой, что никого не щадил, и война шла такая, что грозила тотальным уничтожением. В такой ситуации и стар, и млад поднимаются на защиту. Так издревле происходило. По-другому просто не могло быть.