Страна «Гоголь». К 210-летию великого классика

8 товаров

Поделиться

Вот ведь горазды выдумывать мастера большого экрана, такого насочиняли про писателя Гоголя в одноименном киносериале — закачаешься! Чего стоят одни эти «спецэффектные» русалки и упыри, позаимствованные, впрочем, у самого Николая Васильевича в «Вечерах на хуторе близ Диканьки». Киношный Гоголь постоянно сталкивается со всей этой нечистью наяву, лицом к лицу, что твой Ван Хельсинг! Хитромудрые продюсеры с выбором материала не прогадали: первые же серии киноэпопеи уже в самом начале проката принесли своим создателям сумму в четыре раза превышающую производственные затраты. Вечно нуждающемуся, живущему в долг писателю такие деньжищи и не снились. Трудно представить, как на весь этот «бал вампиров» отреагировал бы сам Гоголь — уж больно непредсказуем был, самолюбив, обидчив. Однако справедливости ради стоит заметить, что с его собственным талантом к мифотворчеству и всякого рода мистификациям даже «кассовым» продюсерам не тягаться.

Казак, шляхтич, актер

Вообще-то путаница начинается задолго до рождения будущего классика. Какого он роду-племени, кто скажет наверняка? То ли потомок старинного украинского казацкого рода, и пращуры его — среди видных деятелей Запорожской Сечи, то ли польский шляхтич в энном колене. А может, и то и другое истинно, поди теперь разберись. Доподлинно известно, что отец его, Василий Афанасьевич Гоголь-Яновский, искренне полагал, будто важнейшим из искусств для нас является театр, писал пьесы для домашней сцены, сам же в них и играл. Сын это страстное увлечение унаследовал, но пошел дальше батюшки. Его «Ревизору» сам император Николай I аплодировал, изумленно качая головой: «Ну, пьеска! Всем досталось, а мне — более всех!» Правда, эта царская ремарка дошла до нас «по слухам»: ее со слов своего отца, актера Петра Андреевича Каратыгина, приводит писатель Петр Петрович Каратыгин... Играть «на театре» Николай Васильевич тоже очень любил. Школьной легендой в Нежинской гимназии высших наук, где Гоголь в течение семи лет не слишком, мягко скажем, блистал на учебном поприще, стал его выход в образе госпожи Простаковой в комедии Фонвизина «Недоросль». Своими выдающимися актерскими способностями юное дарование пользовалось не только на сцене. Однокашники «таинственного Карло» (так называли Гоголя за излишнюю скрытность) надолго запомнили тот приступ падучей, который он изобразил, чтобы избежать наказания. Ему поверили даже те, кто знал о проделке... Однако, когда по приезде в Петербург молодой человек попытался устроиться артистом в Александринку, его не приняли. Кругом интриги...

Мать Николая Васильевича, Мария Ивановна Гоголь-Яновская, слыла первой красавицей Полтавщины. Религиозность и мистицизм, предчувствия и суеверия, а еще блестящее знание местного фольклора — это у писателя матушкино наследство. После рождения двоих мертвых детей 18-летняя Мария Ивановна дала обет перед чудотворной иконой Святителя Николая Мирликийского назвать сына в честь угодника, коли тот явит ей милость. Всего у Гоголей-Яновских родилось 11 детей. Выжили пятеро: Николай и четыре его младшие сестры. Самая младшая, Ольга, умерла в 1907-м, не дожив всего два года до столетнего юбилея своего великого брата.

С Пушкиным на дружеской ноге

Ох, и честолюбив был Гоголь. С младых ногтей «пламенел неугасимою ревностью сделать жизнь свою нужною для блага государства», «кипел принести хотя малейшую пользу». И вот еще: «Быть в мире и не означить своего существования — это было для меня ужасно». Исполненный самых смелых надежд, вчерашний гимназист Гоголь едет покорять столицу. Маршрут специально выстраивает так, чтобы миновать Москву и не «смазать» первого впечатления от встречи с градом Петра. Подъезжая к Петербургу, высовывается из экипажа — не терпится поскорее лицезреть «землю обетованную». И что бы вы думали? Правильно: заболевает, впадает в хандру и пишет матери (отца уже три года как нет) упаднические письма: «Петербург мне показался вовсе не таким, как я думал. Я его воображал гораздо красивее и великолепнее. Жить здесь <...> несравненно дороже, чем мы думали». Блестящие мечты одна за другой рушатся карточными домиками. Приличного места не нашел. Перебивался частными уроками, затем был принят помощником столоначальника в Департамент уделов. Здравствуйте, Акакий Акакиевич, так вот откуда ваша шинель родом — из казенного дома, где, изнывая от скуки, мизерного жалованья и собственной никчемности, прозябал молодой Гоголь! Еще в гимназии написанную поэму «Ганс Кюхельгартен», романтическую «идиллию в картинках», изданную, между прочим, за счет автора под псевдонимом В. Алов, на чем свет стоит обругала критика. Оскорбленный пиит скупает весь тираж и сжигает его. Через 23 года, когда за десять дней до смерти Гоголь бросит в печь второй том «Мертвых душ», этот огненный круг замкнется.

Вдобавок ко всем прочим неудачам, Гоголь никак не может познакомиться со своим кумиром — Пушкиным. Теперь эту историю даже выпускники детских садов знают, но стоит ее повторить, уж больно забавна. Находим ее в «Материалах для биографии Пушкина», подготовленных мемуаристом Павлом Васильевичем Анненковым: «Чем ближе подходил он к квартире Пушкина, тем более овладевала им робость и наконец у самых дверей квартиры развилась до того, что он убежал в кондитерскую и потребовал рюмку ликера. Подкрепленный им, он снова возвратился на приступ, смело позвонил и на вопрос свой: „дома ли хозяин?“ услыхал ответ слуги: „почивают!“ Было уже поздно на дворе. Гоголь с великим участием спросил: „Верно, всю ночь работал?“ — „Как же, работал, — отвечал слуга, — в картишки играл“. Гоголь признавался, что это был первый удар, нанесенный школьной идеализации его. Он иначе не представлял себе Пушкина до тех пор, как окруженного постоянно облаком вдохновения». Звучит, согласитесь, по-гоголевски остроумно, даже едко. Но кто рассказал Анненкову этот анекдот? Сам Гоголь, конечно, других свидетелей не было. А можно ли ему верить? А почему нет — верим же мы, что Нос сбежал от своего хозяина, коллежского асессора Ковалева, и выслужился в статские советники. И в том, что кузнец Вакула летал на черте в Петербург, к царице за черевичками, тоже не сомневаемся. А уж как верят Хлестакову Городничий, Анна Андреевна с Марьей Антоновной да прочие Добчинские и Бобчинские... Хлестакова Гоголь действительно во многом писал с себя — то же буйство фантазии, та же искренняя вера в собственные выдумки, то же «с Пушкиным на дружеской ноге».

С поэтом Гоголь потом все же познакомился. Пушкину невероятно понравились «Вечера на хуторе близ Диканьки», и вот это уже чистая правда, никаких тебе «по слухам» да «говорят». «Сейчас прочел „Вечера близ Диканьки“. Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия, какая чувствительность!» — пишет Александр Сергеевич поэту и критику Александру Федоровичу Воейкову. Но ни о какой дружбе речь, конечно, идти не могла. Первый поэт государства, столбовой дворянин, принятый при дворе и никому не известный молодой провинциал — между ними не пропасть — космос. Пушкин выделял Гоголя из многих, даже опубликовал его в своем «Современнике», возможно, действительно подарил ему сюжеты «Ревизора» и «Мертвых душ» (но это опять-таки лишь со слов самого Николая Васильевича, Александр Сергеевич о том нигде не проговаривается). Но, узнав, что Николай Васильевич оставляет своим друзьям его адрес для писем (Царское Село, Его Высокоблагородию Александру Сергеевичу Пушкину. Для Н. В. Гоголя — да-да, именно так, ни больше ни меньше), вспылил не на шутку. Такая «дружеская нога» была поэту совершенно ни к чему. Гоголь вынужден был принести свои извинения.

А вот Василий Андреевич Жуковский — «самый добрый человек в русской литературе» — не только признал невероятную одаренность Гоголя, но и не чурался хлопотать перед Николаем I и своим воспитанником, будущим Александром II, испрашивая для своего безденежного протеже царские «гранты».

«Горьким моим словом посмеюся»

Давайте откроем «Географический атлас страны «Гоголь»... Что вы говорите? Его не существует? Конечно, не существует, но это не мешает нам его открыть — ведь мы ведем речь о невероятном фантазере, родоначальнике русского литературного абсурда, а значит, возможно все. Первая точка на этой воображаемой карте — Полтавщина, с ее Диканькой, Великими (!) Сорочинцами, Миргородом. Это она подарила нам всю эту невероятную, дух захватывающую гоголевскую поэзию, жутковатую, смешную, чарующую, где галушки сами в рот прыгают, а казацкие шаровары «шириною в Черное море» и всем известная редкая птица, долетающая до середины Днепра. Здесь в ночь на Ивана Купалу зацветает папоротник, а в доме старосветских помещиков на разные голоса поют двери. Все в этом мире ярко, сочно, сытно, гиперболизировано и необъятно. Даже смерть, как в «рыцарском романе» про Тараса Бульбу, — и та красна.

А вот Петербург. Город-сказка, город-мечта, обернувшийся мороком, тяжелым сном, чахоточным наваждением. Здесь тоже все не по-настоящему, но только черт уже не ручной зверек, ворующий луну с неба, и даже не древнее, от корней, зло, как Вий, но демон-искуситель, выменивающий у художника Чарткова его талант на золото в повести «Портрет». И хотя фасад гоголевского Петербурга блестящ и разноцветен — перечитайте первые страницы «Невского проспекта», — за границы его, как за очерченный мелом круг, лучше не заступать, коли жизнь дорога...

А это Рим. Столица еще не Италии даже, а Папской области. Семь холмов, дремлющих в тени величественных пиний и омываемых неспешными водами Тибра, в котором отражается вечное ультрамариновое небо. У Гоголя здесь было несколько адресов, но по-настоящему счастлив он был в крошечной квартирке на улице Феличе, нынешней виа Систина, поднимающейся от площади Барберини к Испанской лестнице. Именно здесь, скрываясь от палящего южного солнца за высокими ставнями, стоя за конторкой, Гоголь сочинил «русскую «Одиссею» — поэму «Мертвые души». Здесь, на руинах некогда величественной и могущественной империи, словно бы под приглядом античных титанов, ему привиделась бричка, везущая Чичикова через хляби и ухабы русской глуши — от низости и убожества духа, которые мы наблюдаем в первом томе, к великому перерождению, ожидавшему его в следующих частях. «Мертвые души» потрясли Россию. Одни аплодировали, другие осыпали автора проклятьями. Так, знаменитый авантюрист и бретер Толстой-Американец требовал заковать автора в кандалы и отправить в Сибирь. «Поэзия Гоголя, — объяснял французским читателям Александр Иванович Герцен, — это крик ужаса и стыда, который испускает человек, унизившийся от пошлой жизни, когда вдруг он замечает в зеркале свое оскотинившееся лицо».

В зените славы Гоголь возвращается в Рим. Вновь закрывает ставни. Встает у конторки, но... продолжение поэмы не пишется. Точнее, пишется, но медленно, вяло, натужно — совершенно не так и не о том. Художник, с безукоризненным слухом и чувством слова, король детали и нюанса, Гоголь это прекрасно понимает. Приступы апатии и меланхолии учащаются. Рим больше не спасает, не дарит ни счастья, ни вдохновения. И Гоголь вновь отправляется в путь. Последние годы его жизни наполнены религиозными исканиями, болезненным аскетизмом, вышедшей из берегов ипохондрией. Он больше не намерен ходить вокруг да около и лечить погрязшего в грехе читателя исподволь, смехом и сатирой. Шутки в сторону. Отныне он будет говорить правду в лицо, проповедовать, как древний апостол. Так появляются «Выбранные места из переписки с друзьями» — свод высокопарных нравоучений и «абсолютных» истин, на который умирающий Белинский ответит гневным письмом, за чтение которого через два года Достоевского приговорят к расстрелу...

Москва... Особняк графа Толстого на Никитском бульваре. Последнее пристанище Гоголя. Тут в припадке отчаяния и бессилия он сожжет второй том «Мертвых душ». Врачи будут «лечить» Гоголя от помешательства так же варварски и бесчеловечно, как некогда пользовали «короля Испании» Поприщина в «Записках сумасшедшего». Здесь в конце февраля 1852 года, не дожив месяца до своего 43-летия, Николай Васильевич Гоголь умрет.

Великого меланхолика, выдумщика и мистификатора, фольклориста и первого нашего фантаста, провидца, чьей шинелью и по сей день укрывается русская литература, похоронили на Даниловском кладбище. На могиле поставили черный мраморный памятник, где высекли слова пророка Иеремии: «Горьким моим словом посмеюся». В 1930-е годы захоронение Гоголя перенесли на Новодевичье. А еще через какое-то время установили новое помпезное надгробие. Старый камень выкупила Елена Сергеевна Булгакова — для своего Мастера и преданного ученика Гоголя, Михаила Афанасьевича Булгакова.

Читайте также:
• «Крылов, которого вы не знали»
• «Белое облако Айтматова»
• «Иван Тургенев: любовь без правил»